Неточные совпадения
Княгиня
начала говорить ему, но он
не слушал ее. Хотя
разговор с княгиней и расстраивал его, он сделался мрачен
не от этого
разговора, но от того, что он видел у самовара.
Она, счастливая, довольная после
разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она
не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и
начал выкрикивать неприличные слова.
Нельзя было ни о чем
начать говорить, чтобы
разговор не свернулся на Алексея Александровича; никуда нельзя было поехать, чтобы
не встретить его.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его
разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что
не может почему-то
начать говорить с братом о своем решении жениться.
—
Не обращайте внимания, — сказала Лидия Ивановна и легким движением подвинула стул Алексею Александровичу. — Я замечала… —
начала она что-то, как в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро пробежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отдала ответ и вернулась к столу. — Я замечала, — продолжала она начатый
разговор, — что Москвичи, в особенности мужчины, самые равнодушные к религии люди.
— Расскажите нам что-нибудь забавное, но
не злое, — сказала жена посланника, великая мастерица изящного
разговора, называемого по-английски small-talk обращаясь к дипломату, тоже
не знавшему, что теперь
начать.
Анна даже и
не взглянула на него; но опять Дарье Александровне показалось, что в коляске неудобно
начинать этот длинный
разговор, и потому она сократила свою мысль.
Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана,
не знавшего, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего свою рубашку, и искал предлога для
начала разговора с ним. Он хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного
разговора. Другого же ничего ему
не приходило в голову.
Разговор сначала
не клеился, но после дело пошло, и он
начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в
разговорах с дамами; на это мастера господа поручики и никак
не далее капитанских чинов.
— Мы об вас вспоминали у председателя палаты, у Ивана Григорьевича, — сказал наконец Чичиков, видя, что никто
не располагается
начинать разговора, — в прошедший четверг. Очень приятно провели там время.
Уже несколько минут стоял Плюшкин,
не говоря ни слова, а Чичиков все еще
не мог
начать разговора, развлеченный как видом самого хозяина, так и всего того, что было в его комнате.
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто
не говорил ни слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью
начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но
не принимающих участия в
разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
Я чувствовал, однако, что, хотя это
начало было очень блестяще и вполне доказывало мое высокое знание французского языка, продолжать
разговор в таком духе я
не в состоянии.
Мы довольно долго стояли друг против друга и,
не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но, посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь
начать разговор, я спросил,
не тесно ли им было в карете.
— Это мне удивительно, —
начал он после некоторого раздумья и передавая письмо матери, но
не обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и
разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
— Вероятно, это у вас от ума и временное, —
не очень любезно ответил Клим, догадываясь, что она хочет
начать «интересный
разговор».
Начнем вчерашний, неконченый
разговор; пойдут шутки или наступит красноречивое молчание, задумчивость —
не от потери места,
не от сенатского дела, а от полноты удовлетворенных желаний, раздумье наслаждения…
— Всего больше жалею, — расстановочно
начал он Васину, очевидно продолжая начатый
разговор, — что
не успел устроить все это вчера же вечером, и — наверно
не вышло бы тогда этого страшного дела!
Войдя, он прервал их
разговор и тотчас
начал рассказывать о вчерашней игре, даже еще и
не садясь.
Не говоря с ней ни слова, мы помещались, он по одну сторону, а я по другую, и с самым спокойным видом, как будто совсем
не замечая ее,
начинали между собой самый неблагопристойный
разговор.
Мы видели, что хозяева ни за что
не начнут сами
разговора.
«Осмелюсь доложить, — вдруг заговорил он, привстав с постели, что делал всякий раз, как
начинал разговор, — я боюсь пожара: здесь сена много, а огня тушить на очаге нельзя, ночью студено будет, так
не угодно ли, я велю двух якутов поставить у камина смотреть за огнем!..» — «Как хотите, — сказал я, — зачем же двух?» — «Будут и друг за другом смотреть».
«Милая Наташа,
не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего
разговора с Игнатьем Никифоровичем…»
начал он. «Что же дальше? Просить простить за то, чтò я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела… Нет,
не могу», и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому чуждому, самоуверенному, непонимающему его человеку, Нехлюдов положил неконченное письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал догонять партию.
Он нахмурился и, желая переменить
разговор,
начал говорить о Шустовой, содержавшейся в крепости и выпущенной по ее ходатайству. Он поблагодарил за ходатайство перед мужем и хотел сказать о том, как ужасно думать, что женщина эта и вся семья ее страдали только потому, что никто
не напомнил о них, но она
не дала ему договорить и сама выразила свое негодование.
Он
не шатался,
не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов видел то, что княгиня Софья Васильевна среди
разговора с беспокойством смотрела на окно, через которое до нее
начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
Неприятный
разговор кончился. Наташа успокоилась, но
не хотела при муже говорить о том, что понятно было только брату, и, чтобы
начать общий
разговор, заговорила о дошедшей досюда петербургской новости — о горе матери Каменской, потерявшей единственного сына, убитого на дуэли.
По такому исключительному случаю был устроен маленький семейный праздник, на котором
разговорам не было конца. Привалов точно переродился на деревенском воздухе и удивлял Надежду Васильевну своим оживленным, бодрым настроением. Когда вечером
начали все прощаться, Нагибин крепко поцеловал руку Надежды Васильевны и проговорил растроганным голосом...
Чтобы замять этот неприятный
разговор, Надежда Васильевна стала расспрашивать Привалова о его мельнице и хлебной торговле. Ее так интересовало это предприятие, хотя от Кости о нем она ничего никогда
не могла узнать: ведь он с самого
начала был против мельницы, как и отец. Привалов одушевился и подробно рассказал все, что было им сделано и какие успехи были получены; он
не скрывал от Надежды Васильевны тех неудач и разочарований, какие выступали по мере ближайшего знакомства с делом.
Странно было и то, что Алеша
не искал с ним
разговоров о Мите и сам
не начинал никогда, а лишь отвечал на вопросы Ивана.
— Это что же он в ноги-то, это эмблема какая-нибудь? — попробовал было
разговор начать вдруг почему-то присмиревший Федор Павлович, ни к кому, впрочем,
не осмеливаясь обратиться лично. Они все выходили в эту минуту из ограды скита.
Начали третью партию, мало-помалу
разговор о Мите затих; но, докончив третью партию, Петр Ильич больше играть
не пожелал, положил кий и,
не поужинав, как собирался, вышел из трактира.
При всей дикости этого случая Рахметов был совершенно прав: и в том, что
начал так, потому что ведь он прежде хорошо узнал обо мне и только тогда уже
начал дело, и в том, что так кончил
разговор; я действительно говорил ему
не то, что думал, и он, действительно, имел право назвать меня лжецом, и это нисколько
не могло быть обидно, даже щекотливо для меня «в настоящем случае», по его выражению, потому что такой был случай, и он, действительно, мог сохранять ко мне прежнее доверие и, пожалуй, уважение.
Вера Павловна попробовала сказать, чтоб он бросил толковать об этом, что это пустяки, он привязался к слову «пустяки» и
начал нести такую же пошлую чепуху, как в
разговоре с Лопуховым: очень деликатно и тонко стал развивать ту тему, что, конечно, это «пустяки», потому что он понимает свою маловажность для Лопуховых, но что он большего и
не заслуживает, и т. д., и все это говорилось темнейшими, тончайшими намеками в самых любезных выражениях уважения, преданности.
— Настасья Борисовна, я имела такие
разговоры, какой вы хотите
начать. И той, которая говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать
не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и
не слышав.
Не будем говорить об этом: передо мною
не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь
не думать о них и
не люблю говорить о них, — это тяжело.
Конечно, и нынешний
разговор не останется без результата; хотя теперь и незаметно никакого влияния его на Полозова, старик все-таки
начнет задумываться над словами Кирсанова — это неизбежно; и если продолжать с ним такие
разговоры, он одумается.
Я нарочно при нем продолжал
разговор; губернатор
начал сердиться, говорил, что все дело
не стоит трех слов.
Один из адъютантов подошел к нему и
начал что-то рассказывать полушепотом, причем он придавал себе вид отчаянного повесы; вероятно, он рассказывал какие-нибудь мерзости, потому что они часто перерывали
разговор лакейским смехом без звука, причем почтенный чиновник, показывая вид, что ему мочи нет, что он готов надорваться, повторял: «Перестаньте, ради бога, перестаньте,
не могу больше».
Наконец вожделенный час ужина настает. В залу является и отец, но он
не ужинает вместе с другими, а пьет чай. Ужин представляет собою повторение обеда,
начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок.
Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы, дети, чувствуем, что масса дневных пустяков
начинает давить нас.
Иван Федорович немного ободрился и хотел было
начать разговор; но казалось, что все слова свои растерял он на дороге. Ни одна мысль
не приходила на ум.
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных
разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и
начала уроков, но они
не оставили никакого следа. А под ними прокладывали себе дорогу новые понятия о царе и верховной власти.
На этот
разговор вышла Анна Харитоновна и
начала уговаривать Колобова
не ездить на свадьбу. Но эта политика суслонской писарихи имела как раз обратное действие. Галактион заявил решительно, что поедет.
На Сахалине я застал
разговор о новом проектированном округе; говорили о нем, как о земле Ханаанской, потому что на плане через весь этот округ вдоль реки Пороная лежала дорога на юг; и предполагалось, что в новый округ будут переведены каторжники, живущие теперь в Дуэ и в Воеводской тюрьме, что после переселения останется одно только воспоминание об этих ужасных местах, что угольные копи отойдут от общества «Сахалин», которое давно уже нарушило контракт, и добыча угля будет производиться уже
не каторжными, а поселенцами на артельных
началах.
Начиная с балыка из кеты, которым закусывают здесь водку, и кончая
разговорами, во всем чувствуется что-то свое собственное,
не русское.
В один из таких вечеров Эвелина
не успела спохватиться, как
разговор опять перешел на щекотливые темы. Как это случилось, кто
начал первый, — ни она, да и никто
не мог бы сказать. Это вышло так же незаметно, как незаметно потухла заря и по саду расползлись вечерние тени, как незаметно завел соловей в кустах свою вечернюю песню.
Но
разговор сей ввел было меня в великие хлопоты: отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные гневом, прискочив ко мне, говорили: — Барин,
не в свое мешаешься дело, отойди, пока сух, — и сопротивляющегося
начали меня толкать столь сильно, что я с поспешностию принужден был удалиться от сея толпы.
Если
разговор прекратился, возобновляйте его на другой и на третий день,
не возвращаясь назад, а
начиная с того, на чем остановились вчера, — и будьте уверены, что ваше дело будет выиграно.
— Я так и знал, что ты в эфтом же трактире остановишься, — заговорил он, как иногда, приступая к главному
разговору,
начинают с посторонних подробностей,
не относящихся прямо к делу, — как в коридор зашел, то и подумал: а ведь, может, и он сидит, меня ждет теперь, как я его, в эту же самую минуту?
Хотя во всеобщем шумном
разговоре он принимал до сих пор большое участие, но одушевление его было только лихорадочное; собственно к
разговору он был невнимателен; спор его был бессвязен, насмешлив и небрежно парадоксален; он
не договаривал и бросал то, о чем за минуту сам
начинал говорить с горячечным жаром.
—
Не могу
не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё это с его стороны одно шарлатанство, поверьте, — быстро ввернул вдруг генерал Иволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь
начать разговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной, — конечно, дача имеет свои права, — продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса для толкования Апокалипсиса есть затея, как и другая, и даже затея замечательная по уму, но я…
Но мы
не об литературе
начали говорить, мы заговорили о социалистах, и чрез них
разговор пошел; ну, так я утверждаю, что у нас нет ни одного русского социалиста; нет и
не было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков или семинаристов.